Ну, что мы все о политике, да о политике…

Словно новые пикейные жилеты бесплодно рассуждаем о "часе Х", когда природа (или Бог), без нашего участия подарит нам некую "свободу". Интересно, как мы ей воспользуемся? Как всегда? Впрочем, гадать — пустое занятие, право слово.

Давайте, хотя бы для разнообразия, разок углубимся в себя, засунем по локоть руки в собственный внутренний мир, и покопаемся там немного. Вдруг, найдется нечто такое, что позволит и во вне глянуть другими глазами?

В детстве меня завораживал мир насекомых. Вроде, похожи на нас: травку кушают (или друг друга), бегают, суетятся, землянки себе роют, а муравьи — так целые города, окруженные сетью шоссейных дорог. Часами мог созерцать этот вариант живой природы. Похожий и совершенно не похожий на наш мир — позвоночных.

А потом я узнал, что насекомым свойственен метаморфоз — полная перестройка организма, при котором личинка, и имаго (взрослая особь) могут жить совершенно разной жизнью: в воде и в воздухе, например. А еще у некоторых есть стадия куколки, да и личинки могут по ходу меняться до неузнаваемости. Какое разнообразие! Вот людям бы так: детство — в воде, зрелые годы — в воздухе, а под старость можно и на сушу перебираться.

Я очень досадовал, что ничего подобного у нас нет, и человек всю жизнь уныло влачит примерно одинаковое существование. Так я полагал довольно долго. И только в очень зрелом возрасте понял, как ошибался.

Да, у нас не отрастают поочередно то плавники, то крылья. Но нужно быть совершенно слепым по отношению к самому себе, чтобы, прожив жизнь, не заподозрить, что в твоей шкуре в разное время существовали совершенно разные люди (да и одновременно, пожалуй, тоже). И глядя из глубины шестидесяти пяти на себя, скажем пятнадцатилетнего, находишь, конечно, кое-что общее, но еще больше различий, вплоть до того, что иногда задаешься вопросом: да я ли это был? И не находишь ответа.

Я смотрю на собственные фотографии: что объединяет этого доверчивого, стеснительного до слез ребенка и дерзкого пятнадцатилетнего подростка? Что общего у яростного тридцатилетнего радикала и тихого пожилого господина, к которому даже люди среднего возраста все чаще уважительно (или снисходительно) обращаются: "папаша"?

Гены? Но, говорят, даже они в течении жизни подвержены изменениям.

Память? Но она избирательна и лукава: здесь помню, здесь не помню, здесь вроде бы, но не уверен.

Наверняка у каждого из нас бывают случаи, когда навстречу тебе с радостной улыбкой узнавания бросается человек: "Старик! Сколько лет, сколько зим"! А ты натянуто улыбаешься, лихорадочно пытаясь вспомнить.

И не только потому, что этот человек за жизнь неузнаваемо изменился. Он начинает вспоминать былое: "А помнишь, мы с тобой? А с нами еще Петров был"…

Ты вежливо улыбаешься, говоришь: "Да, конечно", а память молчит. Потом из тумана прошлого начинают выплывать какие-то обломки, но соединить их в нечто целое уже невозможно. И ты стараешься побыстрее закончить эту беседу.

Нет, на память плохая надежда.

Личность? Совокупность психо-физиологических характеристик, отличающая одного человека от другого?

А у пятилетнего и шестидесятилетнего человека одна и та же личность? Кое в чем, отчасти, в некоторых основных чертах — все неопределенно и расплывчато.

Так, что есть "Я", кроме набора ДНК и рвущейся ленты памяти? Или "Я" — это величайшая иллюзия, подаренная человеку в утешение, в порядке компенсации за несчастье осознавать свою смертность?

А, может быть это сознании своей конечности и есть ключ к разгадке целостности столь изменчивого существа, как человек?

Мы смертны и именно поэтому стремимся оставить на земле свой след. А этот след включает память о нас, как о чем-то целостном и едином. А иначе она распадется на тысячи случайных осколков и затеряется среди более значимых воспоминаний наших потомков. Именно поэтому, мы строим свою жизнь, как осмысленную судьбу, не позволяя себе распадаться на "доктора Джекила и мистера Хайда", по крайней мере — стараемся.

А раз так, то совершенные нами, значимые в глазах окружающих, поступки независимо от нашей воли, заставляют нас следовать их внутренней логике, формирую такое уникальное явление, как "репутация".

То есть, с известной долей преувеличения, но можно сказать, что "Я" — это моя репутация.

По крайней мере, так должно быть, если человек в отчаянии не махнул на самого себя рукой, и не превратился в распадающейся психологический студень.

Но как быть человеком, личностью, "Я", — в обществе, где всякая последовательность, всякая убежденность, всякая целостность токсичны для карьеры, а то и для физического выживания? Где личина меняется настолько часто, что не только окружающие, но и сам человек теряет представление о своем подлинном "Я"?

Где только один вид "репутации" имеет право на существование — репутация последовательного конформиста?

То есть человека, мгновенно меняющего основные параметры личности при малейшем изменении общественной конъюнктуры. И такой стиль поведения не исключение, а норма? И почти нет той среды, в которой только и можно вырасти в личность. Хоть разбейся, никто не оценит.

Думаю, что в таком обществе сам феномен личности разрушается, само человеческое "Я" находится под угрозой.

И из мира богоподобных существ, наделенных свободой воли (по крайней мере — в потенции) мы стремительно опускаемся в некий аналог мира насекомых, где особь меняет свой облик и поведение, не отдавая себе в этом отчета, не помня своего прошлого и не представляя будущего.

Помните страшное "Превращение" Кафки, где человек, проснувшись утром, обнаруживает себя тараканом? Оно оказалось провидческим. Мы в таком обществе живем (точнее — выживаем). Да, именно так, это не гипербола, а сухая констатация окружающей нас реальности.

И никаким политическим манифестом от этого превращения не избавишься.

И никакой "естественный ход вещей" не превратит насекомоподобное существо в человека.

Каков, спросите вы, итог этих рассуждений, которые кто-то наверняка сочтет заумными?

Дайте мне человека с репутацией, и мы перевернем мир, как намеревался еще приснопамятный Архимед. Обещал, но не выполнил. С точкой опоры вышла осечка.

Илья Константинов

Facebook

! Орфография и стилистика автора сохранены